Птица стенолаз.

Птицы щурки.

Птица невидимка – коростель или дергач.

Дубонос.

Щеглы.

Луговой чекан.

Три дня с дрофой наедине.

Мое знакомство с дрофами состоялось несколько лет назад, в середине мая, в ту пору, когда токуют они уже вяло, больше бродят по степи в поисках редких холостых самок, потому как, в это время дрофиные дамы на яйцах сидят. Одним словом, к разгару тока опоздал. Скрадок-палатку устроил, у подножья огромной скирды соломы на краю бескрайнего изумрудно-зеленого поля озимых. Днем бродил по степи, что-то снимал, а к вечеру возвращался к скирде в свою берлогу, метр на метр в основании. Крошка палатка, зато в такой от посторонних глаз спрятаться легче. Все бы хорошо, только долго сидеть в тесноте трудно. В полный рост не встанешь, да и ноги девать некуда. В палатке вещи и штатив-тренога половину места занимают. Ночью спишь калачиком, а к началу пятого, когда птичья мелочь голоса пробует, уже сидишь наготове, ждешь начала тока. На ток прилетают дрофы в темноте с ночи или под утро. Сидеть приходится смирно, особенно поначалу, пока на поле ничего не видно. Прожил в палатке, в тот первый приезд, пять суток. Токующих дроф видел, но далеко метров с трехсот. С такого расстояния и длиннофокусная оптика бессильна. И все же дождался свиданья с птицей. Ранним утром, как из-под земли возникла она перед палаткой, неторопливо склевывая на ходу соцветья высокотравья. И как появилась неслышно, так и исчезла, словно растаяла в зеленом мареве подрастающей полевой зелени.

Самец дрофы.

Учитывая прошлый, не совсем удачный опыт близкого общения с дрофами, теперь собрался в степь пораньше и уже в середине апреля обосновался в степной балке. Было это километрах в десяти от большого села, где жил мой хороший знакомый, Константин Петрович, бывший механизатор, человек уже не молодой, хорошо знающий окрестную степь и по настоящему неравнодушный к красоте природы, да и к дрофам душой прикипевший. Сухая степная балка тянулась километра на два, гранича бортамисклонами с пашней, участками луговин или залежами, обильно поросшими бурьянами. Накануне шли дожди, было холодно, но к моему приезду, так уж совпало, распогодилось, и наступила в природе долгожданная благость. Более всего радовались жизни жаворонки. Их песни лились сверху, из поднебесья, возникали звонким журчаньем на птичьем взлете от земли. В бурьянах вторили им замысловатыми переливами соловьи-варакушки. Гортанно, по-весеннему сочно перекликались грачи. В соседней лесополосе ворковали голуби-вяхири, трещали сороки. Изредка слышались звонкие клики мелких соколов, пока еще только присматривающих места для гнезд – старые постройки ворон и сорок.

Переночевав в лесополосе, тянувшейся рядком серых, еще без намека на зелень, деревьев, дроф на рассвете не узрел и уже намерен был выползти из осточертевшей за ночь эмбриональной тесноты палатки, даже высунул, было, голову, да так и замер. Справа, ближе к горизонту, у края пашни, на свежей зелени луговины, в лучах едва взошедшего солнца, топорщился белесо-бежевым шаром самец дрофы. Заметил ли он меня, или так по своим птичьим делам отбыл, но только исчез, стоило мне от него глаза отвести, что бы поаккуратней в палатку убраться. Прошло то всего секунд пять, глянул сквозь смотровую сетку. Нет птицы, пусто окрест, словно в воду канула. Ушел дрофач, если бы взлетел – услышал бы непременно. Взлет дрофы - зрелище эффектное. Забегая на два дня вперед, когда уже к вечеру приехал за мной на старенькой «Ниве» мой радушный степной хозяин, видел я взлетающую перед палаткой птицу как на ладони. Машины испугалась она загодя, напряглась, прислушиваясь к чуть слышному рокоту двигателя, и вдруг кинулась бежать, как скаковая лошадь. Поочередно выбрасывая вперед мосластые ноги, спорно набирая скорость, резко оттолкнулась от земли. Полусогнутые лапы, с округлыми кулачками сжатых пальцев плавно подтягивались к брюху, по мере напряженного маха крыл к земле, убираясь, словно шасси тяжелого самолета. Да и в полете дрофа - замысловатая смесь орлиной стати крыл, гусиной кургузости тела и напряженно вытянутой индюшачьей шеи. Но описанная картина произойдет два дня спустя. Теперь же, выглянув наружу и осмотрев с помощью бинокля окрестные пашни, озимые и луговины, обнаружил дроф далеко впереди у горизонта, рядом с лесополосой.

Дрофа.

К полудню дрофы куда-то исчезли. В начале весны, сразу по возвращению с зимовки они много бродят по степи, собираясь в группы. Верховодит в таких группах опытный самец. Воспользовавшись отсутствием птиц, перетащил свой лагерь поближе к тому месту, где они утром были. За устройством новой засидки время пролетело незаметно. Между тем степь преображалась, оживая на глазах. Еще вчера под ногами сухо хрустела серая травяная ветошь, чуть тронутая зеленью проростков злаков. И вот уже через день повсюду видны вылезшие из земли кудряшки полыни, а местами и яркие пятна золотисто желтого горицвета, жадно посещаемые редкими еще насекомыми, цветочными мухами, осами и пчелами. Утро второго дня выдалось теплым и солнечным, только бы и снимать, но дроф рядом снова не оказалось. Куда делись? Ведь вчера утром где-то здесь на луговине были, даже токовать пытались. В палатке на все четыре стороны прорехи на молниях, для кругового обзора. Осмотрелся и заметил позади палатки, на пашне, белое пятно токующей вдали птицы. В стороне еще две птицы серовато серыми пятнами на голой пашне кормятся. На пахоте долго дрофы не задержались и направились в сторону вчерашнего игрища, на луговину, ту, что опять от меня довольно далеко впереди оказалась. До полудня любовался на птиц в бинокль. После обеда прошли семь петухов во главе с вожаком в сторону упомянутой уже пашни и гуськом удалились за горизонт. Скоренько вылез из своей берлоги, размялся и по горячим следам нашел место, где только что были птицы. Даже выпавшие пуховые перья обнаружил. Место для фотосъемки малоудобное. Есть куртины обугленного весенним палом шиповника, но низкорослые, по пояс. Палатку здесь не поставишь.

Осмотрелся, с одной стороны параллельно балке жиденькая лесополоса, за ней пашня. Собираются птицы поутру перед лесополосой на злаковой луговине. По луговине куртины уже упомянутого обгоревшего шиповника, пятна обугленной земли и редкие кусты ивняка. Поставил палатку в ивняковый куст, лицевой стороной на луговину, отороченную ближе к горизонту бурьянами залежи. Навязал на камуфляж палатки пучки жухлой травы. Лишние вещи, газовую плитку и продукты снаружи, за палаткой в ивняке укрыл. К вечеру со всеми приготовлениями управился, жду машину из села, обещали приехать проведать. Заодно и водой запастись неплохо было бы. В балке редкие лужи были, но воду из них брать не хотелось. Уж больно много в ней различной живности невооруженным глазом усматривалось. Утром накануне умылся из лужи, а к вечеру обветренные губы обнесло, может и само по себе, а может и от воды, кто знает?

Приехал товарищ, воды привезти не догадался, а у меня в пятилитровой бутылке, на донышке осталось. Даже чая к вечеру сделать не хватит, а на ужин и подавно. Договорились, что воду подвезут к ночи, село то рядом, налегке пешком дойти можно за час, полтора. Ушла машина, стемнело. Ветер шуршит в ивняках над палаткой, изредка гуси прокричат в темноте, редкая ночная птица подаст тоскливый голос. В палатке тепло, не было бы так тесно, пожалуй, было бы и уютно. Пить хочется гибель. Когда чего-то нет, так всегда очень хочется, так уж человек устроен. В темноте прошуршала над головой огромными крыльями дрофа, прилетела на луговину, но где села не видно. Наконец приехали из села, привезли воду. Договорились, что заберут меня на следующий день к вечеру, на том и расстались. С ночи принялся дуть крепкий рвущий ветер, а потом посыпал бесконечный дождь. С ужином связываться не хотелось, поздно, да и дрофа, могла, где-то неподалеку сидеть. Ночью, они, будучи потревоженными, затаиваются, стараются не взлетать, хотя днем даже машину не подпускают ближе трехсот метров. Думалось, потерплю до полудня, птицы с утра если и будут рядом, то все равно, позже уйдут бродить по степи, тогда и поем. Перед рассветом, с первыми песнями жаворонков, устроился ждать дроф. Чуть забрезжило - явились. Впереди вышагивает крупный, ярко окрашенный вожак. За ним еще пяток, самцы помельче. Идут гуськом, строевым шагом, с интервалом метров в десять, пятнадцать. Прошли от меня метрах в пятидесяти, ушли вправо и начали кормиться в бурьянах. Вожак у самого края залежи держится, каждые две три секунды осматривается. Другие, под его присмотром ушли в бурьян, их не видно. Дождь как с ночи зарядил, так и сыпет без остановки. Птицы кормятся, час, два, три. Когда же наедятся? Мне уже самому есть страсть, как хочется. Со вчерашнего обеда во рту ни крошки. Газовая плитка с продуктами за палаткой, снаружи. На виду у осторожных птиц туда мне не добраться. Вожак все время округ поглядывает. Да к тому ж появился у меня нежданный нахлебник.

Сначала послышалось сзади палатки приглушенное кряканье, совсем утиное, только тихое. Потом скрежет и похрюкивание пошли. В рюкзаке, под камуфляжной сеткой кроме всего прочего, копченая колбаса и хлеб. Мародер мой изо всех сил старается, видно не каждый день такая удача, что бы в степи до копченой колбасы добраться. Кто там, у рюкзака, под камуфляжной сеткой орудует, не вижу, но сопит, скребется. А что мне делать? Пугнуть его не могу, птицы улетят, вся работа насмарку. Терплю, зверь, скорее всего хорек или ласка, мою колбасу уминает, Как потом выяснилось он и до хлеба добрался, правда, съел не все, но приложился изрядно.

Дождь не унимается. Птицы как заведенные, по часу с лишнем ходят на одном и том же месте, тщательно выбирают что-то на земле. Снимать далеко, а с учетом дождливой хмари и совсем бессмысленно. Нужно ждать, может, ближе подойдут? Сижу, скрючившись на низкой надувной подушке, спина отламывается. Пью воду, а там кто-то, за моей спиной, продуктами закусывает. Но ждал и терпел не напрасно. Прошли-таки еще две птицы рядом с палаткой. Первую я даже и снять не успел, вынырнула бесшумно, откуда-то сбоку, мелькнула тенью в визире камеры и нет ее. Вторая шла медленнее, что-то собирала с земли. Успел ее снять, повезло. Новоприбывшая парочка направилась к основной группе дроф, тех, что в бурьяне кормились. Подошли к вожаку, вытянув по гусиному шеи, кланяются, о чем-то своем утробно гуркают. Поговорили чуток и успокоились. Кстати полагал я ранее, что дрофы птицы молчаливые, неверно это. Оказалось, что на току они часто переговариваются, издавая мяукающие звуки и утробное урчанье, а, явившись впотьмах на ток, означают свое прибытие негромким, скрипучим гоготом. Ближе к вечеру прошли дрофы мимо меня своим маршрутом назад. Вожак теперь вышагивал замыкающим. Все прочие прошествовали мимо палатки без внимания, но он что-то заметил. Лишнее что-то появилось, а что в толк взять не может. Меня не видит, остановился напротив палатки, постоял минут пять, не шевелясь, смотрит внимательно. Двинулся в мою сторону, подошел ближе и снова замер. Долго стоял, присматривался. Наконец не выдержал, занервничал. Крылья пошли вниз, хвост за спину, начал дуться, в позу тока зашелся. Потоптался в растопырку одним боком, потом другим и остыл. Подобрал распушенные перья, постоял немного для порядка и пошел вслед своей компании.

Смотрел я на мудрого вожака и думалось, что неспроста так бесславно кончаются выпуски в природу выращенных людьми дроф. Уж и растят их без прямого контакта с человеком и выпускают группами, а все впустую, лисам на поживу. В дикой природе инкубаторский молодняк видно обречен на гибель, если нет рядом умудренного жизнью, многоопытного вожака, который за всю стаю в ответе. Пока размышлял о дрофиных судьбах, тут и машину слышно стало. Дело к вечеру, в деревню возвращаться пора, а там и в Москву.

Источник: В. И. Булавинцев. «Там где живут зимородки.» Москва, 2010.

Предыдущая статья:
Кабардино-Балкарский высокогорный заповедник.

Следующая статья:
Брачный ритуал тетеревиных птиц - токование.

Наверх